Сюита для колпасона с ансамблем. Рассказы и повесть - Лариса Довгая

– Я-то каждый месяц езжу, при деньгах, а ты кто?

А я не скажу. Не знаю. Человек, которому жилось прекрасно и больно на этой планете. И было же что-то свое, невиданное, неведомое, вдруг проснувшееся на днестровском мосту под тяжким взглядом джинсового молодца, поднимающего автомат, и, при всей моей инженерной нежности к железу, вдруг все прошедшее и все будущее оказалось меньше круглого отверстия в стволе.

– Казаки?

– Нет, – и ангел-хранитель купно с бесом противоречия добавили, – к сожалению.

«Родник любви…» – примерещится ж…

– Расстреливать! – Закричал в троллейбусе тщедушный старикашка на переднем сиденье. – Расстреливать, кто не работает!

– Ну, зачем же? – Добродушно возразила полная женщина, похожая на мужчину. – В тюрьму. На пять лет – достаточно. А если и это не поможет – расстреливать! Народу-то жить надо, – пояснила непонимающим.

Лидкины глаза наполнялись безумием.

– Слышишь? – Отчего-то шепотом спросила она. – О какой любви ты говоришь? Мы ж давно только жареный хлеб едим, больше ни на что нет. А если заболеет кто, умрет?.. А это хорошо, если меня расстреляют. И не мучаться. И за казенный счет.

Она вдруг успокоилась, словно нашла что-то, уставилась в угол, потом подняла свои огромные волглые глаза:

– Правильно они говорят. Расстреливать!

– Лида, нынче за товаром люди ездят, дернем?

– А потом на рынке торговать?

– И на рынке торговать.

Но она безнадежно качает головой:

– У тебя спирту еще не осталось?

Да что в голову взбрело: торгашки, тополя, или спивающаяся Лидка, наконец отдавшая своего ребенка в интернат?

– Не отставай! – Челноки живописно расположились на молодой травке неподалеку.

– Говорю ему: дурак, зачем она тебе? Ну, миленькая, да с рожи не воду пить! Обуза на шее – ни за душой, ни профессии подходящей. Ты же, говорю, парень отличный – и одет, и на ногах «Саламандра», и жилплощадь! Найди себе бабу шуструю, она и в доме, и в дом, а книжки продай, цена стоит…

– А с шустрой тут у нас тоже история была…

Ленка мучительно краснеет и зажевать слезу достает конфету – большую бяку на палочке, но, лизнув пару раз, спохватывается:

– А у меня конфетка есть! – И, повернувшись к напарнице Анюте, завертела ею так и сяк. – А у тебя нет. Такая конфетка вкусная, на нашем рынке такую не купишь. А будешь паинькой – дам откусить конфетку. Такую конфетку вкусную…

Та хлопает воистину анютиными глазками, открывает рот, переводя дыхание:

– Дай попробовать!

– А не дам. Ты скажи: Леночка! А ты скажи: милая. Скажи: ты лучше всех на свете!

– Леночка. Милая.

– Лучше всех на свете!

– Лучше всех на свете…

– Необыкновенная! Красивая! Добрая!

– Небыкно…

– А то еще случай был!

– Нет, говорю, я вас, дураков, наставлю: или будете своим умишком жить и лапу сосать, на товар смотреть только…

Нет, я еще не все вспомнила… Ночь за низким окном, снег мерцает синим от холода, прохожих уже нет, тихо-тихо. Я вхожу в комнату, еще глухая с мороза, и тепло ее обволакивает меня. Ты не включаешь лампы, и только снег светится за окном.

– Пришла. Наконец-то. Пришла.

И голос твой, и рука, едва коснувшаяся виска – я б сидела у этих ног, чтоб не ведать стука часов! Но будильник тикал со столика. Я ловила, я пила каждую минуту этих безбрежных ночей. И не могла напиться. И день, и жизнь оставались за окном, в снегах, и пока длилась ночь – каждое мгновение было мое. Только будильник – механическая машинка – все подсчитывал, чтобы в самый сладкий сон взорваться миной реальности.

Дружный хохот толкает в спину, и смыть слезы к роднику бежит Ленка. Я отворачиваюсь и отхожу немного в сторону, но уже спешит верная Анюта:

– Ленка, ты чего?

– Да нет у меня таких денег…

Большая Анюта сажает на колени хрупкую Ленку, по-обезьяньи обнимая ее.

– А мы к гадалке сходим, и не увидит он у нас счастья ни с кем. Ты же у нас необыкно…

Но Ленка уже не плачет.

– Подпалю! Всю его мастерскую – бензинчиком. И подпалю-у!

И Анюта макает Ленку головой в воду.

Говорят, время излечит раны. Бред. Как будто у нас не одна жизнь, а на дороге не асфальт, а сплошная сирень покоя и розы любви. Срывай любую – твоя!

Куда мы ехали, когда я заснула на заднем сиденье? Проснулась и все смотрела на твои волосы и рубашку в полосочку. Куда мы ехали? Машину ты оставил там, у дороги, но зачем было останавливаться здесь – не объясняться ж в любви? Это слишком похоже на правду, чтобы быть истиной! Я умылась после сна и напилась из твоих рук, потом запела. И голос взялся, зазвучал за убегающей водой, руки, липкие от черной черешни, теплое плечо под полосатым воротом рубахи: Аве, Мария… Здесь уже ничего не изменишь. Но как ты мог отказаться от меня? Не перебивай, мой день говорить! Все ты знал. И рассудил обо мне здраво: карьера есть карьера, а я не буду подбирать крошки с чужого стола.

Кто-то обучит попрошайничать – раб, тебя продали. И еще купят. Но я буду дома кататься по полу от боли. И думать, как бы черное крыло моего несчастья не коснулось и близких…

Я ударила Лидку и бросила ее в чулках в ванну: откисай! Она замолотила руками в дверь:

– Отпусти! Отопри свободному человеку! Ты уже всех продала, торгашка проклятая!

Я открыла щеколду, и она по инерции выкатилась в коридор и оторопела, обнаружив на себе чулки.

– Лида, так говорят те, кто может стать счастливее на тысячу. Или на бутылку. Сколько стоит бутылка?

И она поплелась в ванную.

Я везу ее сыну ботиночки, чтоб не задразнили родительской бедностью. На закате дня в дымке желтой пыли покажется вдали город и – не вздохнем облегченно, ибо там – шаг за шагом, дыхание за дыханием, от дома к дому гуляет вихрь ненависти, вихрь неурядиц, усталости, скученности – мятется по проспектам ненасытный, властный, заставляя людей кружиться в заколдованном круге, а сам с мечом в руке – пронзает то одного, то другого…

А мы сидим у воды и каждый ясно или смутно осознает, сколь нечасто бывают такие минуты, словно оторванные для себя у беспощадного времени как дары судьбы. Только чистый ключ являет свой голос. Еще немного – и красный автобус вновь помчится по асфальту, но солнце уже играет в листьях, и ветер, обволакивающе-теплый ветер летит с юга, и можно начинать забывать и тяжкую дорогу, и потери, расплаты за место под солнцем. А ждут меня маленькая комната и сирень за окном. Лишь на ночь я плотно задерну шторы, но, прежде чем все начнется сначала, может, вновь услышу шум родника и с тем встречу новое утро.

Что-то хотела сказать тебе… Это я разбила будильник – пусть никто больше не боится его бдительного стука. А когда ты попросишь у судьбы Свою минуту, Свой час счастья – она неизбежно напомнит, она покажет тебе меня. Где-нибудь на обочине, у шоссе, которое вдруг станет черной полосой твоей жизни.

Прощай!

1994

Аватарка

Мусоровоз опрокидывал контейнер в чрево. Ревели насосы. Емкость покряхтывала, словно не желая отдавать содержимое. Вдруг серый комок сам собою отделился от грязного потока, подпрыгнул, подкатился к замшевой туфле. Виднелся только резиновый хвостик. Носком перевернула его, и на меня уставились веселые синие глазки на чумазой мордашке игрушки.

– Кидай сюда! – Любезно крикнул рабочий в зеленом комбинезоне.

Зверек, как это бывает с детьми, хотел на руки. С руки заячья мордочка показалась еще забавнее, но, главное, кого-то сильно напоминала. Кого? Да меня же, меня!

– Можно я его себе оставлю?

Рабочий хмыкнул:

– Ну такой красивой женщине разве откажешь?

Ровесник. Те, кто помоложе, уже не останавливают взгляд на моем лице.

Улыбаясь, помахала ему находкой, тот удовлетворенно повертел головой. А зайчишка оказался в свободном пакете поверх содержимого рабочей сумки, – что делать, чтоб не перепачкал…

Дома резиновый прыгун в том же пакете был посажен на кухонный стол. Надо присмотреться друг к другу. Поругивая себя, что не могу оставить ночные смены, прислушиваясь к молчаливому протесту усталого организма, принялась за простые утренние дела, которые при неспешном исполнении всегда успокаивают, дают толику радости ровно на улыбку: сварить кофе, достать любимую чашку, смыть теплой водой прилепившиеся рабочие запахи. А заяц сидел с таким видом, словно он всю свою крошечную жизнь мечтал попасть именно на эту кухоньку.

Наконец, кофейная пенка поплыла у верхнего края, купленное печенье из коробки переложено в вазочку, а на освеженный организм накинут цветастый халатик. Можно спокойно рассмотреть прыгуна, познакомиться.

А тот вовсю радовался продолжающейся жизни, мой кофе его не прельщал, присутствие не беспокоило. Ну, погоди… Весна подступает, зеленые пластинки нарциссов землю прорезают, пора фотоаппарат доставать. Аккумуляторы в норме. Эх, все же придется штатив покупать, опять расходы…